Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в
лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи
лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Он бросился стремглав
на топор (это был топор) и вытащил его из-под
лавки, где он
лежал между двумя поленами; тут же, не выходя, прикрепил его к петле, обе руки засунул в карманы и вышел из дворницкой; никто не заметил!
Потом я купил и себе очень много сластей и орехов, а в другой
лавке взял большую книгу «Псалтирь», такую точно, какая
лежала на столе у нашей скотницы.
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего, в углу, под образами,
на прилаженной
на лавке и
на стуле постельке. Мальчик
лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим глазам, в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь
на Алешу: «Дома, дескать, теперь не достанешь».
На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки.
Это было через край. Я соскочил с саней и пошел в избу. Полупьяный исправник сидел
на лавке и диктовал полупьяному писарю.
На другой
лавке в углу сидел или, лучше,
лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы бумаг были разбросаны.
Приехавши в небольшую ярославскую деревеньку около ночи, отец мой застал нас в крестьянской избе (господского дома в этой деревне не было), я спал
на лавке под окном, окно затворялось плохо, снег, пробиваясь в щель, заносил часть скамьи и
лежал, не таявши,
на оконнице.
Матренка послушалась. После обеда пошла в застольную, в которой,
на ее счастье, никого не было, кроме кухарки. Жених
лежал, растянувшись
на лавке, и спал.
Стали гости расходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать у есаула
на широком дворе; а еще больше козачества заснуло само, непрошеное, под
лавками,
на полу, возле коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля козацкая голова, там и
лежит и храпит
на весь Киев.
— Вот я и домой пришел! — говорил он, садясь
на лавку у дверей и не обращая никакого внимания
на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне.
На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он
лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены
лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам
на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются
на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при
лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде
лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
«Мыльная» бани полна пара;
на лавке лежит грузное, красное, горячее тело, а возле суетится цирюльник с ящиком сомнительной чистоты, в котором находится двенадцать банок, штуцер и пузырек с керосином. В пузырек опущена проволока,
на конце которой пробка.
Пришла мать, от ее красной одежды в кухне стало светлее, она сидела
на лавке у стола, дед и бабушка — по бокам ее, широкие рукава ее платья
лежали у них
на плечах, она тихонько и серьезно рассказывала что-то, а они слушали ее молча, не перебивая. Теперь они оба стали маленькие, и казалось, что она — мать им.
Потом выкурил папиросу, вышел, а через полчаса его окровавленный труп
лежал в конторке Родиона Потапыча
на той самой
лавке,
на которой когда-то спала Окся.
На залавке между тем
лежала приготовленная для щей говядина; кучер Семка в углу
на лавке, подложив под деревянное корыто свои рукавицы, рубил говядину для котлет;
на окне в тарелке стояло коровье масло и кринка молока, — одним словом, Домнушка почувствовала себя кругом виноватою.
В теплой хате с великим смрадом
на одной
лавке был прилеплен стеариновый огарок и
лежали две законвертованные бумаги, которые Райнер, стоя
на коленях у
лавки, приготовил по приказанию своего отрядного командира.
На лавках голова к голове
лежали две человеческие фигуры, закрытые серыми суконными свитками. Куля взял со светца горящую лучину и, подойдя с нею к одному из раненых, осторожно приподнял свитку, закрывающую его лицо.
Во-первых,
на полу простерта была простреленная насквозь кошка, и, во-вторых,
на лавке лежал в глубоком обмороке мой друг.
А муж — пьяница необрезанный; утром, не успеет еще жена встать с постели, а он
лежит уж
на лавке да распевает канты разные, а сам горько-прегорько разливается-плачет.
Мне тотчас рассказали, что капитана нашли с перерезанным горлом,
на лавке, одетого, и что зарезали его, вероятно, мертвецки пьяного, так что он и не услышал, а крови из него вышло «как из быка»; что сестра его Марья Тимофеевна вся «истыкана» ножом, а
лежала на полу в дверях, так что, верно, билась и боролась с убийцей уже наяву.
Иные допивали кубки романеи, более из приличия, чем от жажды, другие дремали, облокотясь
на стол; многие
лежали под
лавками, все без исключения распоясались и расстегнули кафтаны.
Он разбрасывал по полу
лавки монеты; подметая, я находил их и складывал
на прилавке в чашку, где
лежали гроши и копейки для нищих. Когда я догадался, что значат эти частые находки, я сказал приказчику.
На лавках, разбросанные,
лежали поршни, ружье, кинжал, мешочек, мокрое платье и тряпки.
Тут же,
на боковых стенах, висели медные тазы и оружие; под
лавкой лежали арбузы и тыквы.
— Ну, брат, — сказал Алексей, — тесненько нам будет:
на полатях
лежат ребятишки, а по лавкам-то спать придется нам сидя.
Она подошла к
лавке и поведала ему без обиняков все, что
лежало на душе.
Не произнося ни с кем ни слова,
лежали они
на лавке или бродили врозь по двору или окрестностям площадки.
Илье показалось, что, когда он взглянул
на дверь
лавки, — за стеклом её стоял старик и, насмешливо улыбаясь, кивал ему лысой головкой. Лунёв чувствовал непобедимое желание войти в магазин, посмотреть
на старика вблизи. Предлог у него тотчас же нашёлся, — как все мелочные торговцы, он копил попадавшуюся ему в руки старую монету, а накопив, продавал её менялам по рублю двадцать копеек за рубль. В кошельке у него и теперь
лежало несколько таких монет.
Илья исподлобья осматривал
лавку. В корзинах со льдом
лежали огромные сомы и осетры,
на полках были сложены сушёные судаки, сазаны, и всюду блестели жестяные коробки. Густой запах тузлука стоял в воздухе, в
лавке было душно, тесно.
На полу в больших чанах плавала живая рыба — стерляди, налимы, окуни, язи. Но одна небольшая щука дерзко металась в воде, толкала других рыб и сильными ударами хвоста разбрызгивала воду
на пол. Илье стало жалко её.
— Нужно очень долго учить его! — сказал хозяин, внушительно взглянув
на кузнеца. — Теперь, мальчик, обойди
лавку и заметь себе
на память, что где
лежит…
Евсей покосился в угол, где
на лавке лежала мать, и тихонько ответил...
Он посадил гостя
на топорном стуле возле
лавки,
на которой
лежал, и заговорил с ним о троичности, троичности во всем, в ипостасях божества, в идеях и в видимых элементах строения общества.
Рославлев вошел в избу. В переднем углу,
на лавке,
лежал раненый. Все признаки близкой смерти изображались
на лице умирающего, но кроткой взор его был ясен и покоен.
От самой постели начиналась темнота, от самой постели начинался страх и непонятное. Андрею Иванычу лучше наружи, он хоть что-нибудь да видит, а они как в клетке и вдвоем — вдвоем. Под углом сходятся обе
лавки,
на которых
лежат, и становится невыносимо так близко чувствовать беспамятную голову и слышать короткое, частое, горячее и хриплое дыхание. Страшен беспамятный человек — что он думает, что видит он в своей отрешенности от яви?
— Тебя, любезный мой, — обратился он ко мне, — я выпорю непременно, не сомневайся, хоть ты поперек
лавки уже не ложишься. — Потом он подступил к постели,
на которой
лежал Давыд. — В Сибири, — начал он внушительным и важным тоном, — в Сибири, сударь ты мой,
на каторге, в подземельях живут и умирают люди, которые менее виноваты, менее преступны, чем ты! Самоубивец ты, или просто вор, или уже вовсе дурак? — скажи ты мне одно,
на милость?!!
Холодна, равнодушна
лежала Ольга
на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял
на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень
на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился
на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
Баймакова озабоченно роется в большом, кованом сундуке, стоя
на коленях пред ним; вокруг неё
на полу,
на постели разбросаны, как в ярмарочной
лавке, куски штофа, канауса [ткань из шёлка-сырца — Ред.], московского кумача, кашмировые шали, ленты, вышитые полотенца, широкий луч солнца
лежит на ярких тканях, и они разноцветно горят, точно облако
на вечерней заре.
А то ляжет Ларион
на лавку, насыплет конопли в голову и в бороду себе, и вот слетятся чижи, щеглята, синицы, снегири — роются в волосах дьячка, по щекам лазят, уши клюют,
на нос ему садятся, а он
лежит и хохочет, жмуря глаза да ласково беседуя с ними.
Матрена. Вестимо, что уж не по голове гладил, только то, что битье тоже битью бывает розь; в этаком азарте человек, не ровен тоже час, как и ударит… В те поры, не утерпевши материнским сердцем своим, вбежала в избу-то, гляжу, он сидит
на лавке и пена у рту, а она уж в постелю повалилась: шлык
на стороне, коса растрепана и лицо закрыто!.. Другие сутки вот
лежит с той поры, словечка не промолвит, только и сказала, чтоб зыбку с ребенком к ней из горенки снесли, чтоб и его-то с голоду не уморить…
«То ли дело:
лежал бы
на лавке, тепло».
Свободного места нигде не видно:
на полатях,
на печке,
на лавках и даже
на грязном земляном полу, везде
лежат люди.
Тут он совершенно забылся и, раскрыв глаза после долгого-долгого времени, с удивлением заметил, что
лежит на той же
лавке, так, как был, одетый, и что над ним с нежною заботливостью склонялось лицо женщины, дивно прекрасное и как будто все омоченное тихими, материнскими слезами.
Все холостяки, жившие в доме, щеголявшие в козацких свитках,
лежали здесь почти целый день
на лавке, под
лавкою,
на печке — одним словом, где только можно было сыскать удобное место для лежанья.
Мы вошли в избу.
На лавке у Александра Ивановича
лежали пестрая казанская кошма и красная сафьяновая подушка; стол был накрыт чистой салфеткой, и
на нем весело кипел самовар.
Старик, как уже сказано,
лежал на полу; костлявое туловище его, слегка приподнятое локтем правой руки, бросало густую тень
на стену и
лавку, в которую упирались его длинные ноги, перепутанные онучами.
На лавках лежали веники, стояли медные луженые тазы со щелоком и взбитым мылом, а рядом с ними большие туеса [Бурак, сделанный из бересты, с тугою деревянною крышкой.], налитые подогретым
на мяте квасом для окачивания перед тем, как лезть
на полок.
В Осиповке еще огней не вздували. По всей деревне мужички,
лежа на полатях, сумерничали; бабы, сидя по
лавкам, возле гребней дремали; ребятишки смолкли, гурьбой забившись
на печи.
На улицах ни души.
Он взят за Тереком отважным казаком
На хладном трупе господина,
И долго он
лежал заброшенный потом
В походной
лавке армянина.
Там, задрав ноги кверху и ловя рукой мух, осыпавших потолок и стены,
лежал спиной
на лавке, в одной рубахе, раскосмаченный дьякон Мемнон и во всю мочь распевал великий прокимен первого гласа: «Кто Бог велий, яко Бог наш…» Прерывал он пение только руганью, когда муха садилась ему
на лицо либо залезала в нос или в уста, отверстые ради славословия и благочестного пения.
Тесно было во вдовьей избе, иным ни
на лавках, ни
на скамьях недоставало места — сидели
на печи,
лежали они
на полатях.